|
|
Анатолий Лобоцкий, заслуженный артист России: «Раньше пахло свежим хлебом, сегодня — бензином»
Его не испугать прогулками. В какой бы город не приехал, первым делом — в неспешно-познавательный променад. Один, без сопровождающих. Вот такая полезная привычка. Он и на работу, в родной театр Маяковского, время от времени ходит пешком. За сорок пять минут по насквозь знакомому Замоскворечью можно и о вечном подумать, и на творческий лад настроиться. Он к этим местам, где жизнь до сих пор течет в некотором отрыве от реальности, еще с юности всей душою прикипел, а потому рассказывает о них вкусно и выразительно. Заслушаешься!
На прогулку по Замоскворечью отправляемся с замечательным актером, заслуженным артистом России Анатолием Лобоцким.
Мавзолей с дедушкой
Встречаемся напротив станции метро «Павелецкая», там, где умиротворенно-спокойная Новокузнецкая улица «впадает» в стремительно несущееся Садовое кольцо. Аккурат на углу высится добротный дом послевоенной постройки, в котором Анатолий Лобоцкий прожил 13 счастливых лет. Исходное место выбрано отнюдь неслучайно. Оказывается, Москва для нашего героя началась с… Павелецкого вокзала.
Семилетний Толя вместе с дедушкой возвращался в родной Тамбов из солнечного Тбилиси, где они с бабушкой жили. Дома мальчика ждали родители и первый раз в первый класс. Конечно, между двумя городами было прямое сообщение, «без посредничества» Первопрестольной, но дед посчитал своим долгом перед школой познакомить внука с достопримечательностями столицы особенно мальчику запомнились две — здание строящегося Министерства энергетики на Тургеневской площади, которое дед, энергетик, просто не мог не показать, и, конечно же, Мавзолей. Впечатления от последнего незабываемы. Громадная очередь, растянувшаяся от Александровского сада, два огромных суровых человека, в полумраке склепа прижимавшие пальцы к губам со звуком: «Ч-ш-ш!»… и как всякий советский ребенок, происходящее маленький Толя воспринял с большим трепетом…
— Разумеется, самого вокзала той поры я не помню, — рассказывает Анатолий, — но предполагаю, что он выглядел еще страшнее, чем в середине 70-х, когда я, будучи школьником, не раз приезжал в Москву. Это сегодня он выглядит достаточно прилично, несмотря на нескончаемое строительство вокруг него. А в ту пору Павелецкий был самым грязным вокзалом Москвы. Там было страшно появляться по вечерам, повсюду вечно толпились какие-то мешочники… Потом, уже став студентом Тамбовского института культуры, я начал ездить на премьеры в столичные театры. Помню, что тогда Зацепская площадь была окружена невероятным количеством всевозможных деревянных распивочных, закусочных, чебуречных, шашлычных. Все это было выкрашено в ядовито-зеленый, припудренный пылью, цвет. Такое зеленое кольцо вокруг жутко грязного вокзала. В этих заведениях постоянно толокся местный пролетариат, пил пиво и другие напитки…
Кстати, с вокзала нашу прогулку я начал не зря. Помимо того, что это прямая дорога в мой родной город, которой я пользуюсь по сей день, когда еду навестить родителей, так случилось, что первое мое более-менее постоянное жилье тоже оказалось здесь, рядом. В этом самом доме я прожил 13 лет. И на сегодняшний момент это мой рекорд по длительности проживания на одном месте.
«Гончаров прощал мне разгильдяйство»
Но, впрочем, будем соблюдать хронологию событий. Ведь перед тем, как на чертову дюжину лет осесть в уютном Замоскворечье, Анатолий Лобоцкий целую студенческую жизнь успел прожить. И кипела-бурлила она все чаще по трем адресам: Малый Кисловский переулок, 6 (тогда — Собиновский), Большая Никитская, 19/13 и Трифоновская, 45 Б — ГИТИС. Театр Маяковского. Общежитие. Три мира, три школы жизни, три состояния души…
Неприступную крепость под названием ГИТИС наш герой взял лишь со второго раза. Поначалу, как и другие «отравленные театром» абитуриенты, поступал сразу во все вузы. Но эту аббревиатуру из пяти букв всегда держал как главную цель. На тот момент Анатолий окончил Тамбовский институт культуры, окончательно распрощался с детской мечтой стать художником и бесповоротно утвердился в мысли о неизбежности актерства. А уж если и постигать премудрости последнего, то только в столице, и только у лучших педагогов! ГИТИС под эти определения, безусловно, попадал. Оставалось только самому попасть под определения здешних мэтров о настоящем таланте и не попасть под их горячую руку. Особой горячностью, как известно, славился легендарный Андрей Александрович Гончаров.
Они впервые столкнулись на творческом конкурсе, который проходил на Его территории — в театре Маяковского. Седой, огромный, белобородый, Гончаров, как айсберг, восседал в центре приемной комиссии, выражая всем своим видом явное недовольство. Это потом Лобоцкий узнает, что быть вечно недовольным для эксцентричного гения — норма. Тогда же, читая Лорку, он все меньше и меньше верил в успешный финал, видя, как большая белая голова «айсберга» демонстративно опускается «под аккомпанемент» его стихов. Ну и что, что воспаление легких! Ну и что, что температура под сорок! Стоит ли думать о таких мелочах, когда судьба решается не в твою пользу?
Их дальнейшие отношения складывались однако весьма удачно. К способному, хоть и далеко не дисциплинированному студенту Гончаров всегда был более чем лоялен и, как сегодня шутит Анатолий, «с легкостью прощал разгильдяйство, потому как сам по молодости, очевидно, грешил тем же». В свете суровых легенд о своенравном мэтре и его воспитательных методах Лобоцкий предстает не иначе, как любимчиком.
— Да, ко мне Андрей Александрович был лоялен, — вспоминает Анатолий. — В его отношении было что-то отеческое. Он меня и в театр к себе пригласил. Вообще я хочу вам сказать, что большинство мифов о Гончарове не соответствуют действительности. Каким я его знал? Всегда очень ревнивым к чужому успеху. Он в этом отношении был как дама. Такая большая светская дама. Тем невероятнее то, что в свое время Андрей Александрович принял решение пригласить преподавать на курс Марка Анатольевича Захарова, с режиссерской концепцией которого не был согласен. Он не умел так ставить спектакли. И не хотел. А то, что он не хотел, он не принимал. Но тем не менее, он понимал, что режиссеры должны получать разнообразное образование, поэтому и мог пойти на подобный шаг. Гончаров был гениален в подборе педагогов. Лично для меня его отношение к педагогике выражается в том, что основным его местом работы был не театр Маяковского, который он возглавлял. Трудовая книжка Гончарова лежала в ГИТИСе, в театре же он работал на полставки…
Генерал на балконе
Мы во дворе дома на Новокузнецкой, с которого начали прогулку. Ни души. Лишь припаркованные у подъездов машины выдают присутствие жизни. Новой жизни. Лобоцкий не был здесь уже лет шесть, но уверяет, что сердечко не екает. Он вообще не подвержен ностальгии.
— В 85-м году, закончив ГИТИС, я пришел по приглашению Андрея Александровича в театр Маяковского, — продолжает наш спутник. — Поскольку я был студентом и артистом иногородним и не имел ни малейшей перспективы каким-то образом получить — купить тогда вообще было невозможно — жилье в Москве, мне помог театр. В этом замечательном доме у нас имелась ведомственная квартира, которая в свое время предлагалась приме театра Татьяне Дорониной. Но она от предложения отказалась, поэтому там были поставлены перегородки, и жилище превратилось в некую театральную коммуну. Там жили такие же бездомные, как и я, молодые и не очень, артисты. Народу на моей памяти сменилось очень много.
Это была по-своему уникальная квартира. Ни в коем случае не общага, даже не коммуналка! Скорее, некий клуб, особенный, творческий, где можно было в любое время суток застать самых разных людей: народных артистов, цыганского барона, грузчика из соседнего магазина, бомжа с Павелецкого вокзала, бывшего резидента советской разведки в одной из европейских стран, адмирала… Некоторые фамилии сейчас просто страшно назвать. В общем, жизнь всегда кипела. Писались пьесы, на пальцах и на листах бумаги создавались спектакли, проходили репетиции, разгорались споры, иногда доходившие до драки…
А еще мы устраивали себе «пивные» вторники, так как в нашем театре этот день — выходной. Иногда я после летней рыбалки привозил мешок вяленой рыбы, которую ели до самого Нового года. Пива тогда, как известно, было не достать, но у нас-то имелись знакомые на пивзаводе. И вот мы брали целый ящик пива, и за этими «хмельными» разговорами обсуждали разные творческие идеи. Удивительное было время…
Да и само по себе место очень примечательное. Этот дом послевоенной постройки был, в основном, заселен генералитетом, остатки которого я еще застал. Нередко можно было наблюдать такую картину, когда на балконе, выходящий во двор, появлялся колоритный старикан в семейных трусах и генеральском кителе, который от орденов, наверное, весил килограмм тридцать. Он выходил подышать, и если внизу шалили дети, разгонял их безобразно красивым армейским матом, густым, как патока. При этом он чередовал этот мат с добрейшими приветствиями соседкам-старушкам. И выглядело это примерно так: «А ну пошли вы…Здрасьте, Марь Иванна! Как ноги?» (Смеется)
Сейчас там, конечно, даже потомков не осталось, потому что в 90-е годы квартиры распродавались пулей. Но наша «воронья слободка» еще существует, там до сих пор живут актеры театра Маяковского.
Пельмени впрок
Мы направляемся к Пятницкой. Через хитросплетенье бесчисленных Монетчиковых переулков пробираемся к зданию фабрики «Рот Фронт». Наш «звездный» гид рассказывает, как раньше здесь легко можно было поживиться отменнейшим какао и сахарным песком. Оказывается, некоторые работники предприятия, явно не отличавшиеся любовью к порядку, оставляли прямо на улице огромные мешки с этими шоколадными полуфабрикатами, чем с радостью пользовался окрестный люд, охочий до халявы. А в маленьком зеленом домике, прямо напротив фабрики, жили художники, и Анатолий, с детства увлекавшийся живописью, проходя мимо, всегда заглядывал в окна, за которыми неспешно текла безумно интересная, такая незнакомая, но такая желанная жизнь.
— Для меня здесь каждый дом, каждый закоулок что-нибудь, да значит. Все не расскажешь. Но что самое интересное, связь с Замоскворечьем у меня давняя.
Задолго до того, как стал здесь жить, я обследовал этот район неоднократно. Еще будучи студентом Тамбовского института культуры, на каникулах я работал в стройотряде проводников — ездил из Москвы на Дальний Восток и другие дальние расстояния. Свободное время, естественно, проводили в Москве. У нас с моим другом Феликсом был определенный маршрут. Если было много денег после рейса, то мы насквозь проходили Калининский проспект, начинали в «Валдае» и заканчивали в «Лабиринте». Там мы пили на посошок Шампань коблер, что было достаточно модно и достаточно противно. С тех пор я терпеть не могу подобные коктейли… А вот если у нас было мало денег, мы проходили Пятницкую, но там уже «ошивались» по пельменным. Тогда-то я впервые узнал, что можно, оказывается, наесться впрок. Когда ты не уверен, что завтра у тебя будет возможность поесть, ты просто съедаешь четверную порцию — и все. Потом еще долго ходишь с ощущением камня в желудке (смеется).
— Получается, район вы обследовали, еще не зная, что будете когда-то здесь жить?
— Конечно. Обожаю прогулки. В любом городе, в первую очередь, читаю путеводители, гуляю, смотрю, узнаю все, что успеваю. А что такое — обойти Замоскворечье по сравнению, например, с целым Парижем? Поскольку я с детства люблю историю, архитектуру, старину, в этот кусочек старой Москвы я вписался с удовольствием. Места здесь удивительные. А по количеству исторических зданий и церквей Замоскворечье превосходит другие районы Москвы. И какие здесь церкви! От старообрядческой — до Климентовского собора, который, как шутили в наше время, был назван в честь наркома Климента Ефремовича Ворошилова.
Кстати, еще одно из уникальных мест Замоскворечья — Климентовский переулок, соединяющий Новокузнецкую и Пятницкую. В свое время он был славен не только одноименным собором, но и пивной «Кабан». Называлась пивная так потому, что там висела огромная кабанья голова. В 70-е годы это был такой приличный пивной зал, где собирались, скажем, профессора и обычный люмпен. Туда же из радиокомитета, находящегося буквально по соседству, мог зайти попить пивка народный артист Балашов. И пиво тогда было хорошее. Потом, правда, «Кабан» превратился в страшную, грязную, невыносимую забегаловку, где стояли пивные автоматы и удушающе-кислый запах. Люди приходили туда с трехлитровыми банками, толкались, били друг другу морды, чтобы только прорваться к этому автомату и налить пива, в котором явно содержался стиральный порошок. Сейчас же там отделение одного из московских банков. Да, я знаю эту пивную в разных ипостасях (улыбается).
Ароматы ночных улиц
— Вот вы сказали, что любите пешие прогулки. А по Москве как часто удается побродить?
— Сегодня я снова живу в Замоскворечье и довольно часто иду в театр пешком. На это уходит 45 минут. А вот когда мы жили в этом доме на Новокузнецкой, то шли в театр пешком по Пятницкой через Красную площадь. Это занимало 34 минуты. За это время можно было выстроить роль, придумать сцену. Сейчас во время прогулок я тоже успеваю подумать о многом. И необязательно о работе. За рулем так не получается.
— Вы потрясающе сочно рассказываете о Москве. Гид бы из вас получился отменный…
— По истории Москвы я прочитал огромное количество книг. Мне это ужасно интересно, ведь наша столица — это такой уникальный город. И, как любой провинциал, я, естественно, знаю Москву лучше, чем ее знают москвичи. Мне это интереснее. Когда город дан тебе от рождения, ты его воспринимаешь уже не так. Я же здесь не родился. И горжусь этим!
— Но связь с Тамбовом все-таки поддерживаете?
— Обязательно. Кстати, только там я испытываю ностальгию — когда прихожу к дому, где прожил первые 13 лет жизни. Вижу этот маленький двухподъездный 24-квартирный домишко, и мне становится как-то грустно. Наверное, потому, что там я вижу свои детские проявления — на двери нашего сарая моей детской рукой зеленой краской написана цифра «4» — номер нашей квартиры…
— Есть люди, для которых чрезвычайно важны запахи. Вы помните запахи из прошлой жизни?
— Да. Например, Тамбов для меня неизменно ассоциируется с запахом прибитой дождем пыли. Мне кажется, город покрыт пылью всегда. А что касается Замоскворечья (задумывается)… Здесь неподалеку есть Садовнические набережные, где всегда были сады. Там потом прорыли канал, чтобы не затапливало окрестности. Я когда-то любил гулять в тех местах. Так вот, ничем, кроме гнилой воды, там не пахнет и пахнуть не может, но у меня было ощущение, что что-то осталось от тех садов и яблок, которыми кормилась вся Москва. Я чувствовал этот аромат.
Еще один запах прежней Москвы — ночной запах свежего хлеба. Когда-то между Цветным бульваром и Сретенкой располагался такой сомнительный район клоповников-коммуналок. Мне там приходилось бывать. Так вот, на Трубной улице была пекарня, хлеб в которой, конечно же, пекли ночью. И этот запах вкуснейшего хлеба растекался по всей округе. У меня было такое ощущение, что он накрывал всю Москву. И я шел по этому запаху, приходил к окошку пекарни, стучался. Мне открывали бабульки, давали обломанные куски горячего хлеба, вкуснее которого, казалось, ничего не может быть…А здешний запах шоколада с «Рот Фронта», больше напоминающий такой дурманящий приторно-сладкий чад. Нет, когда я только приехал, в Москве были замечательные запахи…
— Чем же для вас пахнет Москва сегодня?
Анатолий грустно улыбается:
— Тем же, чем и для вас — смогом, дымом, бензином. И никакой романтики!
По любимому Замоскворечью, с которого все началось и где все продолжается, вместе с Анатолием Лобоцким прогуливались Мария ЕГОРОВА и Александр ОРЕШИН (фото)
Газета "Москвичка" № 8, март 2009 г.
Оригинал статьи Здесь
Фото к статье:
№1;
№2;
№3;
№4;
№5;
Назад
в раздел Пресса
|
|
