АНАТОЛИЙ ЛОБОЦКИЙ: Я с детства был занудой

Незаурядный юмор, тонкий ум, сдержанность, обязательность. А ведь еще и внимателен, и галантен – все это Анатолий Лобоцкий, на которого всенародная слава обрушилась после фильма «Зависть богов». Вышеперечисленное я наблюдаю в течение нескольких лет, что мы знакомы, как и то, что он искренен, но душевный стриптиз – не для него. Женщины перед таким мужчиной практически безоружны. Но и он им многое прощает. Например, опоздания, по его словам, на 7–13 минут… Нет, никогда у Лобоцкого не было завышенной самооценки. Он считает, что передозировка тщеславия профессии вредна. И добавляет, что… как был в молодости раздолбаем, так им и остался! Только седины чуть прибавилось. Еще на прошлой неделе ежевечерне мы видели его в телесериале «На углу у Патриарших-4»… А между тем Анатолий Лобоцкий много лет работает в Театре им. Маяковского, где сейчас репетирует роль Кречинского в пьесе Сухово-Кобылина в постановке Татьяны Ахрамковой. Мы встретились сразу после репетиции.

– «Свадьбу Кречинского» вы собираетесь репетировать месяца четыре… Обстоятельно по нынешним временам!

– Для нашего театра это очень короткий срок. Для антрепризы – очень длинный. А у нас полгода – это по-стахановски. Раньше, при Гончарове, вообще любой спектакль репетировали два-три сезона. Сейчас, конечно, сроки – это деньги. Репертуар обновляется мобильнее. Тем более что у большинства артистов есть конкретные планы на ближайшие полгода. И порой графики заработка и работы в театре совместить нелегко.

– А всегда работа на стороне – это только заработок денег?

– Слава богу, нет. Но в словосочетании «заработок денег» я не вижу ничего дурного. И не всегда заработок денег – это халтура и отвратные съемки в сериалах. И сериалы бывают хорошие, и режиссеры приличные. И даже продюсеры щедрые.

– Ты можешь назвать такие совпадения?

– Ничего из того, в чем я снялся за последний год, я еще не видел. Но, в принципе, я на другие работы сейчас уже не соглашаюсь.

– А раньше?

– Соглашался. Я и в рекламе снимался. Пусть и десять лет назад, но это же было. И это был чистый заработок. Но, вообще, если я на третьем десятке лет работы в театре скажу, что работа – это высокое творчество или полет вдохновения, это будет не совсем правдой.

– А если предложение совсем неинтересно творчески, но это будут очень хорошие деньги?

– Скажи, у тебя есть такое предложение? Давай его обсудим. Для кого хорошие деньги? Для кого-то ведь и пятьсот рублей неплохие деньги. Хотелось бы сказать: «Не-е-ет, я откажусь». Но поскольку я не уверен, говорить не буду. Потому что бывают хорошие деньги, а бывают очень хорошие деньги, когда отказаться невозможно.

– Чего тебе не хватает для полного благополучия? Кому-то жизненно необходима вилла на Лазурном берегу...

– Для меня счет в банке и виллы в дорогих курортных местах – не показатель богатства… У меня нет таких запросов. Я просто к ним не привык. Я вырос в довольно-таки бедной среде. Интеллигенция в те годы не была богатой. Деньги нужны для независимости. Не только финансовой. А сумму, с которой я стал бы финансово независимым, я назвать не могу (смеется). Но то, что мне для этого не нужно быть олигархом и финансировать предвыборные компании, в этом я уверен.

– Ты сейчас намного меньше занят в репертуаре. Еще несколько лет назад ты, по-моему, был самым занятым артистом в театре…

– Меньше, конечно. Три года назад я уже играл максимум 14 спектаклей в месяц. А когда-то бывало и по 36. И по 42 во время детских каникул. Ничего страшного. Это была норма.

– Но сейчас бы ты не хотел играть 20 спектаклей в месяц?

– Нет, спасибо. Сейчас я часто играю несколько спектаклей подряд, блоком (я прошу так верстать репертуар), поскольку уезжаю на съемки, гастроли. Я прилетаю на пять дней, отыгрываю четыре спектакля – и улетаю снова. И это очень тяжело. Между спектаклями должно пройти время. Ты должен как-то восстановиться. И физических сил уже не так много, как лет десять назад, а психических – тем более.

– Тебе, наверное, нравится ездить?

– Вообще я люблю менять обстановку. Предпочитаю места, где я еще не был. Но, по большому счету, сменить обстановку – это значит просто выехать из Москвы.

– А как ты проводишь время на гастролях, кроме работы?

– Недавно был в Кракове. Весь его обошел за один день. Очень красивый город! Я всегда, какой бы это ни был город: Мадрид, Париж, обхожу пешком.

– У тебя же к Кракову особое отношение?

– Да, как раз под Краковом родился один из моих дедушек. Но не знаю, где именно. Я его никогда не видел, потому что в 37-м году он сгинул в лагерях.

– Ты один бродишь по улицам или любишь, чтобы собеседник был рядом, чтобы было с кем делиться впечатлениями?

– Один. Хожу я быстро. И не каждый успевает ко мне присоединиться (улыбается). А с кем поделиться впечатлениями, я найду.

– Недавно ты сыграл в спектакле «Карлик», причем две роли, и сыграл их очень тонко, остро. Но при этом после спектакля осталось гнетущее впечатление. Я ушла в подавленном состоянии.

– И хорошо, что в подавленном. А почему мы должны смотреть только легкое и веселое? Хотите – пожалуйста: «Аншлаг», «КВН»… Ну не смотрите«Карлика».

– Я говорю не о веселье, должен же быть катарсис, просветление, очищение… Ты прочел вначале роман или пьесу? Сразу ли «загорелся» этим материалом?

– Да, прошло уже время, когда я «загорался». Мне это было интересно, потому что там показана вывернутая психика, потому что я впервые играю две роли. И роман Глеба Шульпякова очень хороший. Почитай роман. Другое дело, что из романа сложно сделать пьесу… По этому роману можно снять гениальный мультик с закадровым текстом, который начитает Джек Николсон. А мы как могли, так и испортили. Я читал вначале роман. Потом первый вариант пьесы, потом второй, шестой, двенадцатый…

– Когда ты репетировал, материал на тебя сильно давил? Было тяжело?

– Мое состояние было нормальным. А репетировать водевиль легко? Это работа. А как я к ней отношусь, как я репетирую, каким потом все это дается… По моему мнению, это не нужно комментировать.

– И все-таки на тебя что-то в роли влияет? Какие-то неизвестные тебе самому черты характера она из тебя извлекает?

– Знаешь, какие бы глюки меня во время работы ни посещали, я все равно об этом не расскажу. А если актер на публику начинает рассказывать, как он ловит пролетку или тихо сходит с ума, репетируя Мышкина… Ну, это его право. Разумеется, какое-то определенное влияние роли существует. Ты же все равно думаешь о ней постоянно, круглосуточно. Но это очень тонкие процессы. Начнешь о них рассказывать, все подумают: «Бред».

– Ты рад, что в твоей жизни появился Петер Штайн, «Чайка», Тригорин?

– Да, разумеется. Каждый новый режиссер, особенно такого уровня, как Штайн, много дает актеру. А «Чайка», Тригорин, Чехов… Это очень интересно.

– Какая чеховская пьеса тебе наиболее интересна? Больше греет? Правда, часто актеры называют их, исходя из того, в чем они себя видят…

– А почему меня «Дядя Ваня» должен греть больше, чем «Платонов»? Чем «Вишневый сад» лучше «Чайки»? Да я себя нигде не вижу. Это режиссер должен меня видеть. Моя задача немножко другая. Если актер сидит дома и видит себя то в Чехове, то в Стриндберге – то он так и будет смотреть все это на своем внутреннем мониторе. Что касается моего Тригорина – я сомневался: ведь ему нет и сорока. И это был первый вопрос, который я задал Штайну: не староват ли я для него? Но он сказал, что нет. Если это его устраивает… С другой стороны, если 40-летний артист чувствует себя 20-летним, пусть играет Ромео. Флаг ему в руки.

– А если играть персонажи, которые намного тебя старше?

– Старше – это всегда интересно. Тот же Максим Суханов играет 100-летнего Лира очень хорошо! Хотя все зависит от концепции режиссера. Может быть, ему вообще совершенно не важен возраст. И если он убедит меня в том, что я могу играть 20-летнего и мои седины не будут смотреться каким-то китчем на фоне декораций, то все нормально. В «Мамапапасынсобака» взрослые люди играют детей, и эта условность принимается сразу и не вызывает никакого зрительского отторжения. Но в традиционной интерпретации «Чайки» или «Вишневого сада», с моей точки зрения, это не пройдет.

– Говорят, с возрастом чувства притупляются. Есть ли что-то, что тебя особо радует в жизни, удивляет, вызывает улыбку, смех?

– Смеюсь, когда смешно. Радуюсь, когда радостно. Удивляюсь, когда удивительно. Ничего особо не притупилось. То, что удивляло 30 лет назад, продолжает удивлять до сих пор. Может быть, сейчас меньше поводов радоваться. Тем более их нужно искать! И радоваться им вдвойне! Я человек консервативный. И мои приоритеты, сложившиеся лет двадцать назад, уже особо и не меняются.

– Но в молодости, например, приоритетно общение с друзьями…

– Друзей у меня очень мало. Поэтому встреча с любым из них всегда очень радостна. Большое удовольствие я получаю от того, что ты называешь «посидеть». Если я сейчас начну перечислять свои пристрастия, радости и удивления… А зачем? Я же говорю: радуюсь, удивляюсь, смеюсь, хохочу! Все бывает. Я не ипохондрик. Хотя сызмальства был таким мрачноватым занудой. А все остальное – как у всех людей.

Марина Зельцер 21 апреля 2005 ;

Назад в раздел Пресса

Использование всех материалов, размещенных на сайте, возможно только с разрешения администрации!

Связь с администрацией

(с) Анатолий Лобоцкий. 2007